В Переделкинской электричке
Кто-то думает о поэте.
Кто-то новость ищет в газете.
Кто-то пиво пьёт по привычке.
К сожаленью, всё меньше первых.
А последних, увы, всё боле.
К сожаленью, всё меньше верных
Поэтической светлой боли.
Не успел он всего поведать…
По вагону летают птички.
Видно, долго России ехать
В Пастернаковской электричке.
Он был здоровым, молодым и весёлым.
Он рядом с рельсами шагал по привычке.
Его ударило последним вагоном
В ночи несущейся шальной электрички.
Он был безоблачен, лоялен, спокоен.
И вот — в мгновенье — на земле оказался.
А кто виновен? Да никто не виновен.
На повороте, мол, вагон раскачался…
Ну, как обычно, машинист был с похмелья,
Да и дорога та давно устарела.
Сам виноват! Не виновато же время —
Ты зазевался, а оно пролетело…
Стал человек седым, ворчливым и старым.
Что было в юности — как будто приснилось.
Он не оправился уже от удара,
Хоть всё наладилось, почти что забылось…
…Как убедительны политиков бредни.
Но пожалейте одного человека!
Мы все ушиблены последним… Последним
Десятилетием двадцатого века.
Становится всё приземлённым, пошлым…
Не надо, мой друг, растворяться в прошлом.
Оно — не спасение, не награда.
Там останавливаться не надо.
Оно засосёт, как болото чавкнет,
И будущего цветок зачахнет,
И если не хочешь поставить точку,
То двигайся, прыгай скорей на кочку!
При новом строе и новом веке
Чего ж грустить о том человеке,
Что был с романтикой заодно…
Он потихоньку ушёл на дно.
Как безумная Гретхен смеялась!
Бились намертво бес, человек.
А душа никому не досталась —
Белым голубем взмыла наверх.
Обаятельны тёмные силы,
Завлекает измены пример.
Вот шампанского даже налили,
Преподносят с поклоном фужер.
…О, начавшийся век меркантильный,
О, продажность врагов и друзей!
Пьеса вечная. Занавес пыльный.
Отодвинь. Образумься. Не пей.
Ты подойди к окошку светлому —
В нём больше неба, чем земли.
Наверное, мой друг, поэтому
Мы сговориться не смогли.
Не сговорилися, не спелися,
Хоть каждый, что хотел, сказал…
Предпочитаешь южным прелестям
Ты всё привычное глазам.
А я люблю поездки, новшества,
Морскую синь, корабль вдали…
Чтоб было больше одиночества
И больше неба, чем земли.
Как символ праздных солнечных химер
Вдруг вспомнится: Сиде, Белек, Кемер,
Турецкий берег, щебетанье птичье…
Апостольский благословенный край,
Где встретился святитель Николай —
Знакомый облик, доброе обличье.
Он умер здесь. Был похоронен здесь.
Он Санта-Клаус, он в рекламе весь,
А свечку негде, бедному, поставить.
Среди мечетей, гор, туристских стай
Ты здесь чужой, святитель Николай.
Так что важней — могила или память?
Никола зимний — вот он, наш родной,
Когда бредёшь российской стороной
И встретишь лик в далёком сельском Храме,
И грудь сожмёт, и сердце защемит,
Когда Угодник в путь благословит
И бабушка благословит перстами…
Дорога пряма, но туманна.
Мелькает столбов череда,
А цели не видно… И странно,
Что едем почти в никуда.
Но едем, и едем, и едем —
На то и дано колесо.
И верим, что путь наш победен,
И знаем: движение — всё!
Рассеется утренний морок,
Прольётся рассвет, как вино.
Пред нами откроется море.
И всё оправдает оно.
На открытии памятного камня поэту
в Омске 30 июля 2010 года.
Он за нас и пел, и пил, и маялся.
А потом вернулся —
И понравился:
Мол, стихи и правда неплохи…
Это настоящие стихи.
Это всё живое, неподдельное,
Яростное, буйное.
Смертельное.
Он не пел, а плакал.
Голосил.
И на жизнь не оставалось сил.
Сколько нас —
Удачных, процветающих,
При Советах книжки выпускающих…
Сколько нас — и в Омске, и окрест.
Но кому-то полагался крест.
Он чудил, писал, любил, надеялся.
И сгорел.
И прах его развеялся
То ль в грязи,
А то ли — среди звёзд.
В поле одуванчиком пророс.
И скорбит душа у камня стылого
О судьбе пропащего Кутилова,
Звёздной
Поэтической судьбе.
О России, времени, себе…
Ах, как хочется упереться —
Локтями, пятками, головой!
Ах, как хочется крикнуть времени:
Остановись, пожалуйста!
Но время летит поездом,
Экспрессом, «Красной стрелой»,
Неумолимо, бешено,
Вихрево и безжалостно…
Памяти Р. Рождественского
Зимы жестоки, долги
На берегу Омки
В сорок военном году.
Как изо льда вылита
Улица Карла Либкнехта,
Брошенная в беду.
Омские крыши-башенки…
Мальчик остался с бабушкой,
Писем от мамы ждёт.
В кружках вода смерзается…
Что же он не кончается,
Сорок холодный год!
Школа, военный госпиталь,
Нянечка скажет: «Господи,
Что ж ты такой малой!».
Пели они без робости!
Мальчика звали Робертом.
Время звалось войной.
Вьюга не унимается…
В детстве поэт рождается:
Вспышки, толчки, значки…
Вспомнится, не забудется
И ледоход, и улица
На берегу реки.
Всё прорастёт в стихи.