Ольга Григорьева — поэт и литературовед

* * *
Я пришла сюда гостем
непрошеным.
Мир жесток, и мне холодно в нем.
Я мечтаю о доме Волошина.
Где ты, где, поэтический дом?
Чтоб не быть там ни странной,
ни лишнею,
Не играть, не казаться, а — быть.
Чтобы Макс мог услышать
и выслушать
И с собой по горам поводить.
Разговоры и песни за ужином,
Свежесть строчек и шутки друзей.
И смеется хозяин простуженный,
С нами — Ася, Марина, Сергей.
Не тоскую о времени ранешнем,
Но мечты мои так далеки…
Как морские волшебные камешки
По утрам собираю стихи.

* * *
Любое стихотворение — чудо.
Зачем написанное — не знаю.
Склубившееся ниоткуда
В закатное облако, птичью стаю.
Из сумасшедшей невнятицы звуков,
Из хаоса, лепетанья листьев,
Рождаясь вовсе не в страшных муках,
Легко и чисто приходят мысли.
Приходят краски, слова и строки,
Нежданно, выпукло, как под линзой.
И, продлевая земные сроки,
Живут своею, отдельной жизнью…

Из далекой Японии с дыркой монета,
На открытке лазоревой сакуры ветка.
Я смотрю через дырочку вниз.
Вижу вишню в цвету, слышу чудные звуки,
И смешные актеры театра кабуки
Мне дают представление “Жизнь”.
Вот любовь. Вот рожденье. Вот детство. Вот старость.
Снова чья-то любовь… Все на сцене смешалось,
Быстротечно и призрачно все.
Это я в кимоно пред златыми вратами.
Мой жених далеко, он дерется с врагами
И читает Мацуо Басё.
О бессмертьи души эти вечные строчки,
И монетка висит у него на шнурочке,
Не страшит его близкая смерть…
Где ты, сакуры цвет и лазоревый берег?
Я люблю не монеты, а дырки от денег.
В них порой интересно смотреть.

Город покрыт льдом,
И одинок приют.
Счастье, коль есть дом —
Тот, где всегда ждут.
Дальние поезда
Бережно донесут
В дом, где тебя всегда
Мать и отец ждут.
Тихо вздохнет мать,
Слезы смахнет тайком.
Доля ее — ждать.
Доля ее — дом.
Руку пожмет отец:
— Держишься молодцом!
Как ты там, молодец,
Свой не завел дом?
Хлопоты у стола,
Тонкая нить бесед…
Видишь, что мать сдала.
Да и отец сед.
Как ни вильнет судьба,
Что ни случись потом,
Знай, что всегда тебя
Встретит отцовский дом.

Это просто тень от облака —
Налетела, огорошила
И черты родного облика
Исказила, нехорошая.
Было зябко — стало холодно.
Было солнце — стало ветрено.
Было весело и молодо —
Стало грустно и потерянно.
Дождь пошел, по лужам хлюпая…
Не хочу терять что дорого,
Вот и повторяю, глупая:
“Это просто тень от облака”.

Это была не любовь, а пространство ринга.
Но победителя в таком поединке нет…
Знаешь, на объектив попадает соринка —
И на всех фотоснимках остается размытый след.
Так и ты в моей жизни — во всех эпизодах, кадрах.
Вот играет музыка. Это твоя рука!
Иногда задумаюсь, что же мне делать завтра —
Слышу совет твой и дыхание у виска.
Облетели деревья. Стали сырыми, нагими.
Ни к чему печалиться. Знаю, всему свой срок.
Я почти забываю твое негромкое имя.
Только помню, как ты ловил последний листок.
Бабье лето пришло. Смахну с волос паутинку.
То, что кадры чуть-чуть подпорчены — не беда.
Может, кто-то придет и смахнет, наконец, соринку.
Ну а, может, она останется навсегда.

Остается мать, отец уходит.
А бывает иногда наоборот.
Я — как маленький ребенок при разводе,
И обида мне покоя не дает.
Разменяли, разрубили, разбежались,
Разделили по тенге и по рублю.
Только я-то… Посмотрите, я осталась!
Я по-прежнему обоих вас люблю!
Одинаково над вами небо сине,
Одинаково Иртыш в степях бежит.
Что ж мне делать, если мать живет в России,
А в земле казахской мой отец лежит.
Развелись, а вот детей-то не спросили.
Понаставили таможен — и с концом.
И мечусь я между матерью-Россией,
И любимым Казахстаном, как отцом.

Жизни ушедшей срез — этот сосновый лес,
Где мы сидим с тобой с поднятой головой,
С горном наперевес.
Где ты, вожатый мой?
Что там сосновый лес? Даже Союз исчез.
Да не забыт пушок над волевой губой.
Выпьем на посошок.
Белкою в колесе по переборкам лет…
Были ведомы все, только вожатых нет.
Я приходила в Храм с выжженною душой.
Я вопрошала там: “Где ты, вожатый мой?”
Слышится эхо: “Здесь…”
Там же, где детства лес —
Вечный и молодой.

Остались на сердце саднящие ранки.
Останутся долго — пока мы живем…
Я вновь вспоминаю отцовские санки,
Я часто теперь вспоминаю о нем.
Чтоб я не болела сибирской зимою,
Чтоб ноги не мерзли, в лицо не мело,
Он мини-карету на санки пристроил,
С окошечком сбоку — чтоб было светло.
Те детские годы запомнила смутно,
Но помню прекрасно, что в жуткий мороз
Мне было тепло в них, надежно, уютно,
Как быстро, как славно отец меня вез!
Когда от проблем надоевших не скрыться,
Когда наступает отчаянья срок,
Как хочется мне в эти санки забиться,
Как хочется мне, чтобы папа помог.
Хоть знаю давно, что не сбудется это,
Но греет мне сердце, светла и тепла,
Отцовская сказка, златая карета,
Пускай из фанеры карета была…

Пусть вьюга дорогу лижет,
Уносит снег в колею,
Какой-то упрямый лыжник
Торит и торит лыжню.
На узкой полоске снега,
Где рядом асфальт и грязь,
Два легких летящих следа
С утра удивляют нас.
И дворники смотрят грозно,
И мы по делам спешим,
Но знает он — рано ль, поздно,
Другие пойдут за ним.
… Пусть кто-то живет иначе —
Нахапать, поесть, поспать,
Соседский упрямый мальчик
Все пишет стихи в тетрадь.
И пошло вокруг и мерзко,
И доллары правят бал,
Но пишет мальчишка дерзкий,
Не ждет никаких похвал.
Корят его — лишний, книжный…
Я все-таки верю в них.
Бежит по морозу лыжник.
И мальчик слагает стих.

Что-то шебуршит за окном,
ворочается как океан.
Но я-то знаю, что океана нет.
Это буран начинается, просто буран.
Это декабрь уходит и заметает след.
Это кончается старый уставший век.
И, уходя, хочет остаться чист,
Чтобы покрыл черную землю снег,
Лег перед нами нетронутый белый лист.
Время оставит на нем свои письмена,
Будут они подтаивать по утрам…
Я же пишу тебе:
“Помнишь ли? Есть страна,
Где ветер и снег называются так: буран?
И если сидишь в машине, то за окном
Такая белая круговерть и такая прыть,
Как в чугунке с закипающим молоком,
И кто-то ложкой крутит, чтоб остудить.
А в одиночку… Не дай, Господь, никому
Остаться в степи, в этом краю ветров.
Ты растворишься в ней, канешь во тьму.
И до весны никто не найдет следов…
Но в доме тепло, и только бурана вой.
А помнишь того декабря сумасшедший вал?
И я готова была замерзнуть с тобой,
А ты мои руки дыханием согревал”.
… Я знаю — за тысячи миль и десятки стран,
На берегу океана, в который раз
Снится тебе безумный степной буран,
И ты не хочешь открыть заплаканных глаз.