Ольга Григорьева — поэт и литературовед

Рим, Сидней,
         Хьюстон, Дрезден
Ах, велик белый свет!
Есть желанье поездить,
Да возможности нет.
Двадцать лет — как прореха.
         Суета, беспросвет…
Есть возможность поехать
Да желания нет.

До чего прекрасен Париж!
А какая в Сене вода!
Это вам, друзья, не Иртыш —
Ртуть не выливают сюда.
Славно прогуляться одной,
Здесь такой веселый народ!
На Монмартре пахнет весной,
И не травит хлором завод.
Чуден этот город, мой Бог!
Сердце я ему отдала.
…Может, там и ртуть,
                    там и смог.
Только я-то там не была.

На безрыбье рыба — рак.
Кто не понял — тот дурак.
А кто понял — тот живет,
На ходу подметки рвет.
Если только деньги есть,
То и почестей не счесть
Кто без голоса — поет,
Бездарь книжки издает
И ведь хвалят этот бред!
Потому что денег нет.
На безрыбье рак — в чести.
Главное — уметь грести.
Ну а коль попал во власть,
Загребать со вкусом, всласть…
Кем захочешь можно быть!
Жаль, таланта не купить.
Да и где таланты те —
В темноте да нищете…
На безрыбье рыба — рак!
Кто поверил, тот дурак.

Мы скучные, сорокалетние.
Бесплатные, как грозы летние.
Давно работаем «за так».
Все наши идеалы проданы,
И глупо говорить о родине,
Когда вокруг такой бардак.
И дети, взросшие в неверии,
Уж отказали нам в доверии,
А внуков — погоди, дождись…
Потерянное поколение,
Что в детстве присягало Ленину,
Растерянно глядим на жизнь.
Каким богам молиться, веровать?
Ждать радуги средь света серого?
Убожества ли развлекать?
В столице и глухой провинции
Мы стали мрачными провидцами,
И нас неисчислима рать…

С испугом я смотрю на стариков.
А время шепчет: будешь сам таков —
С потухшим взглядом, немощен и
                           жалок.
И внуки, в день рожденья
                           окружив,
Подумают: «Дедуля, ты все жив!»
Вручив с поспешной радостью подарок.
И с толстым деревянным посошком
По городу начнешь бродить пешком —
Мол, свежий воздух пожилым
                           полезней —
Так неотступно молча
                           глядя вниз,
Словно ища, где б выбить
                           афоризм:
«Не смерть страшна, а старость
                           и болезни».
И все-таки, завидую я им,
Им — сирым, старым, немощным,
                           седым.
Они познали прелести
                           заката.
И дай же, Бог, до старости
                           дожить
И так же молча с палочкой
                           бродить
Все дальше, дальше уходя
                           куда-то…

В старые сказки однажды поверь,
Вздрогни случайно.
Эта забытая темная дверь —
Чья-нибудь тайна.
Осень ее заметает листвой,
Снег запорошит.
Но осторожнее: только открой —
Ты уже в прошлом.
Люди окружат: «Откуда ты, кто,
В странных одеждах?
Сбудутся, может быть, лет через
сто
Наши надежды?»
Веру наивную тихо умерь —
Время размыто…
К счастью, наверное, в прошлое дверь
Крепко закрыта.

Империи распад страшней чумы.
Уже больны, хотя и живы мы.
Заразна эпидемия распада.
Империю разрушив до конца,
Проник в умы и очерствил сердца.
Чем больше жрет болезнь,
                     тем больше надо.
Пустеют пашни. Вымерли стада.
Нищают и дичают города.
Горят сады от саранчи и зноя.
Политики вещают наугад:
— О, что это? … А это лишь распад,
Его дыханье мертвое и злое.
Кто остановит страшную болезнь?
Наверно, от нее лекарство есть —
Не дать разрушить собственные души.
И час за часом, и за годом год,
Возможно, Возрождение придет…
Коль до конца распад нас
                       не разрушит.

Это плавное теченье
         рек, стремящихся на север.
Эта скудная природа,
         эта выжженная степь…
Подключай любой компьютер,
         открывай заумный сервер —
Не найти картинки лучше,
         а роднее — не успеть.
Эти тонкие березки —
         сгустки белого тумана.
По утрам в околках росных —
         неземная благодать.
Эти блики, отголоски,
         звуки первого романа.
Был он скомкан, неокончен,
         а теперь не дописать
Как предстану на пороге
         то ли рая, то ли ада —
В сетке памяти дырявой
         будет невелик улов:
Свет березок. Запах детства.
         Пять исписанных тетрадок.
Эти степи. Эти реки.
         Эта первая любовь.

Замучают дурацкие дела,
Подумаешь — зачем она была?
Зачем брала, давила и месила,
Зачем, подняв на небеса лишь раз,
Потом все время втаптывала в грязь?
Ну объясни, зачем все это было?
О, я готова поклониться всем!
Но все-таки, была она зачем?
Где смысл ее — в начале иль в итоге?
В работе, в детях, в тряпках
и жратве,
В свободе иль в кладбищенской траве?
В сплошном безверьи или только
в Боге?
Ну, кажется, все выпито до дна.
Но мучает — зачем была она?
Зачем-то даровал ее Всевышний?
Но чем ни больше человеку
лет
Ясней с годами,
что ответа нет
И в мирозданьи он,
наверно, лишний…

Не — выносимо
              становится иногда.
Понимаешь ли, когда нельзя
              ничего выносить
За пределы горла.
              Иначе придет беда
И прощения будет поздно
                    уже просить.