Ольга Григорьева — поэт и литературовед

Как земляные черви роясь
В земле, навозе и золе,
Еще хотим Небесный Голос
Услышать в непроглядной мгле!
Он слаб. Он тих. И даже если
Раздастся средь мирских забот,
То не услышит этой песни
Погрязший в нищете народ

Жизнь не длинней Господнего зевка.
Проснуться за минуту до звонка,
Который неизбежен, словно смерть —
Ни выспаться, ни встать уж не успеть.
И в эти злые шестьдесят секунд
Задуматься всерьез — зачем я тут?
И рядом спит какой-то человек,
И на дворе чужой и страшный век.
Но надо жить, а значит — надо встать.
А для чего, уже могу сказать:
Чтоб, жизнь прожив, благодаря Творца,
Очнуться за минуту до конца.

В запустеньи мой сад.
И душа у меня — в запустеньи.
Сорняки поселяются в ней,
все святое глуша.
Я встаю до зари,
вырываю дурные растенья.
Пусть светлеет мой сад
и становится чистой душа.
Вырву ненависть с корнем,
затопчу в себе злобу и зависть,
Хоть не мною посеяны
страшные те семена.
И потянется к свету
надежды заглохшая
заросль, И увидят ее,
и прекрасною будет она!
…Так исколоты руки травой,
и спина уж не гнется,
Но редеют в саду сорняки,
о пощаде моля.
Может быть, и росточек любви
оживет и пробьется?
Но какая сухая,
какая сухая земля…

Совершеннейшая невозможность любить.
Но — осенний дождь, и рука на моем плече.
И старинный город, в котором хочется жить,
А не прятаться под холодным дождем в плаше.
Прикоснуться к твоей душе и твоей судьбе.
И — отпрянуть, уехать в прошлое, убежать.
Ты еще ничего не сказал мне, а я — тебе.
Да и нужно ли объясняться? Не нам решать.
Ясен, счастлив — понятно это и без речей.
Нет в семье твоей неурядиц и передряг…
Но осенний дождь и рука на моем плече
Мне сказали сегодня, что это совсем не так.

Бывает взгляд один —
                   пронзительный, без слов,
Лишь рядом — разговор,
                   ненужный и невнятный.
Бывает взгляд такой —
                   снимающий покров,
И в несколько секунд
                   все близко и понятно:
И неизбежность встреч —
                   как обреченность сна.
Безумье и игра.
                   И ссора, и усталость.
Потом — увы! —
                   опять останусь я одна.
И будет мысль сверлить:
                   «А что осталось?»
Тогда — зачем?
                   Но снова наугад
В толпе безликой
                   и пирушке шумной
Ищу я этот долгий
                   умный взгляд
Так безуспешно,
                   слепо и безумно.

Вздыхали люди, словно лоси.
И город был дымком пропахший
Собака, рыжая, как осень,
Бежала по листве опавшей.

То на машины взгляд кидая,
То людям вглядываясь в лица,
Бежала рыжая, худая,
По ломким шелестящим листьям.

И тайный вопль мольбы и страха
В зрачках бездонных отражался.
Вполне приличная собака.
Да вот хозяин потерялся…

О ты, ненужности свобода,
О, одиночества причуда —
Легко бежать среди народа.
Но в никуда и ниоткуда.

И, проблеск доброты учуяв,
Остановиться осторожно,
Но понимая то, что чудо
В толпе спешащей — невозможно.

От жизни ничего не просим,
Да сколько нам бежать осталось…
Собака, рыжая, как осень.
С глазами грустными,
как старость.

Собака, рыжая как осень

Защемило сердце —
Красота-то какая. Господи!
Лес осенний сквозит,
Деревенька моя видна.
Защемило сердце —
Нищета-то какая, Господи!
Все в разрухе лежит,
Тут старуха живет одна.
Все родные деревню эту
Давно уж бросили,
Но она осталась упрямо —
Век доживать.
— А красиво тут, милая, летом.
Да вот и осенью.
А зима наступит —
Тогда начну горевать.
Позабыли ближние,
Не вспоминают дальние…
А она — жива! Жива
В безвыходности такой.
Ты прости, прости нас, мать!
Обернусь на прощание:
Не Россия ли машет мне,
Машет вослед рукой…

Как в родных волосах
Прядь нежданно седая
В этих летних лесах
Листьев желтая стая.
Или кто обломил
Эту крайнюю ветку,
Или зелень размыл
Зябкий северный ветер,
Налетел, как дикарь…
Разозлился при этом
Август, месяцев царь,
Коронованный летом.
Только злись иль не злись
К сентябрю поседеешь.
Из отметинок жизнь,
Никуда их не денешь.
Предосенняя тишь.
Все приняв, облетаешь…
Поначалу — грустишь,
А потом привыкаешь.

Булькает в чане,
начиная киснуть, капуста.
Будто кто утонул —
идут последние пузырьки.
Подхвачусь, свет включу,
оглянусь — за спиной пусто.
Это просто капуста,
смешные ее бульки.
Что-то там происходит,
в чане — движение, окисленье,
И откуда-то воздух берется —
поднимается вверх.
Вот стою над капустой и,
конечно, мои размышленья
Так глупы и наивны.
А для химика — просто смех.
Но она не дает мне покоя.
Пыхтит и булькает как живая.
Может, сердится на меня?
В новогодний праздник
какой-нибудь гость ее сочно схрумкает.
Хоть бы ночью утихомирилась.
                                  Мало дня!
Впрочем, рада.
Ведь если судить
               неземными мерками,
В доме лишь две души.
И не спится им по ночам.
Разумеется, я.
Иль мое отраженье в зеркале.
А вторая — капусты кислой
огромный чан.

Воруют мое время все,
кому не лень —
То встречей, то звонком,
то болтовней ужасной.
Вот так и не заметишь —
промелькнул день.
Да что там, целый месяц
пролетел напрасно.
Ворует мое время
пустота газет.
Ворует мое время
суета экрана.
От напасти подобной
и лекарства нет.
Ну, разве что — закрыться
иль ложиться рано.
Как нагло, беззастенчиво
ворует быт!
И с каждым днем
прочнее и надежней путы.
И видится мне ясно,
что не суп кипит,
А в пар уходят, булькая,
мои минуты.
А я дрожу над ними,
ведь они — мои!
Мне — данные,
отмеренные кем-то строго.
Ну что же делать, право!
Небеса моли,
Чтоб их еще осталось
много-много…