Доверчивые тетради. Этюд восьмой «О братьях наших меньших»
Признаться, сей этюд я хотел вначале назвать по-другому: «С необъяснимой нежностью». Примерно так начинается книга стихов Ольги Григорьевой «Летоход». Потом подумал: а ведь с необъяснимой нежностью она пишет не только о «летоходе», но и о многом другом. И решил конкретизировать название этюда, несмотря на расхожесть обозначения.
Впрочем, нежность многих строк поэта вполне объяснима. Она обусловлена добротой её души, которая стремится возвыситься над шлаком бытия и увидеть ис¬тинную красоту там, где её не так уж много. Обращаясь в своих стихах к теме наших «меньших братьев», Григорьева как бы хочет возвратить читателя к тем светлым и счастливым мгновениям его жизни, когда близость к родной природе была ему значительно дороже, чем удобства повальной цивилизации с её мнимым превосходством над чистотой прежних духовных ценностей.
Вы хотите знать, как у Григорьевой гармонически переплетается сугубо человеческое с миром живой природы? Прочитайте целиком одно из её стихотворений, которое не имеет названия, но которое можно причислить к необычному жанру камерно-вселенской колыбельной:
Ранняя пташка моя,
Зяблик, лисёнок, сурок…
Век о пощаде моля,
Верю — хранит тебя Бог!
Мой медвежонок смешной,
Ёжик, кузнечик, скворец,
Ласковый и озорной,
Ну засыпай, наконец!
Мой жеребёнок, белёк,
Лучик надежды моей
Пусть нам не будет, сынок,
Чёрных неласковых дней.
Ты распахнёшь новый век,
Словно простую тетрадь.
Умным расти, человек,
Жизнь на пустое не трать!
Что-то бормочешь, сопя,
Сонны глазёнки твои…
Пусть охраняет тебя
Свет материнской любви.
Бесподобная эстетика духовного мышления, основанная на фольклоре! Мать молит Бога о пощаде не только сыну, но и всем зверюшкам и птичкам… Она подкрепляет и обогащает представление ребёнка об окружающем мире, в котором ему придётся жить и где на первом плане будет господствовать мысль о необходимости полного слияния со всем тем, что создано Богом на многогрешной Земле. Именно так надо пробуждать в малом ребёнке способности к углублению чувств при пока ещё виртуальной наглядности
У Ольги Григорьевой зоркий поэтический глаз. У неё птицы кружатся, как чаинки, «в золотом стакане дня», а когда начинают петь на рассвете, то уподобляются божественным поэтам. Влюблённость поэта в синичек породила даже целый цикл стихов. Синица, довольствующаяся малым зёрнышком, никогда не променяет скудную родину на заманчивую сытость чужбины, а если случайно там окажется, то обязательно прилетит назад и принесёт в клювике письмо от зарубежных мнимых счастливцев… Да, крохотная синичка помогает человеку жить, действовать, чувствовать. Но сравнивая синичку с самой собой, Григорь¬ева усматривает в ней ту «лёгкость», которая не всегда украшает человеческую сущность. И в этом — неоднозначность взгляда на стопроцентное тож¬дество человеческой личности и животного мира, ибо если жизнь пролетела беспечной синичкой, то она прожита впустую… И всё же до чего притягате¬лен этот комочек жизни знакомой синички, дарующий мир и покой в смутные времена! Не случайно она прилетает и на кладбище — царство вечного покоя, где по контрасту хочется воскликнуть: «Ах, как славно на свете жить!» Именно на кладбище возникает эта лирико-ностальгическая нота, сим¬волизирующая невозвратные радости прошедшей жизни. И потому глубокой пе¬чалью охвачено сердце поэта, когда синички исчезли. Наелись отравы в чу¬жом городе? Замёрзли в декабрьские морозы? Бесполезно гадать. Главное, что они прожили «не признавая властей и кумиров ложных». Значит, жили в соответствии со своими птичьими убеждениями. А если убеждения бескорыст-ны, то за них не жалко и жизнь отдать.
А вот перед нами скворцы, у которых можно научиться неистребимой любви к родным местам: каждую весну они неизменно возвращаются к любимым скворечникам… А вот свиристели, прилетевшие зимой в Павлодар, несмотря на лютую стужу: им неведомы наслаждения тех, кто нежится в богатой посте¬ли или азартно пересчитывает прибыльные доллары… В придачу — «белое» короткое стихотворение, написанное вроде бы «просто так», но побуждающее о чём-то задуматься:
Это воробей шебуршится в опавших листьях.
Ящерка зелёная вылезла на солнце греться.
Жизнь — она тянется долго. Кончается быстро.
И никуда от этого, увы, не деться.
С вполне объяснимой нежностью Григорьева может написать о малень-ком кузнечике, доверчиво прыгнувшем ей на руку. Ведь на исходе лета он обречён уйти в «прожорливую тьму». А спасение ему чудится в человеке. Но и человек рано или поздно уйдёт в ту же тьму. И всё же какое счастье быть хоть на мгновение нужным друг другу!
Я не осуждаю охотников и рыболовов, добывающих пищу для пропитания. Что поделаешь! Так уж устроен мир, что все мы — люди и животные — поддерживаем свою жизнь за счёт другой жизни. Но развлекательная охота, как и развлекательная рыбалка… Здесь я не нахожу слов, чтобы охарактеризовать удовольствие от убийства, которое не совместимо с благородством жизни вообще. Поэтому отсылаю читателя к стихотворению Ольги Григорь¬евой «Рыба». И если у него не дрогнет сердце при чтении, значит вместо сердца у него в груди просто мотор, перегоняющий холодную кровь.
И, наконец, о самом верном и преданном друге человека — о собаке. Не буду сейчас распинаться на расхожую тему о людской неблагодарности к этому чуду природы, созданному самим Господом Богом для бескорыстного служения человеку, на чьей совести тысячи бездомных псов, страдающих не столько от голода, холода и жажды, сколько от сознания своей отверженнос¬ти и от тоски, что они вынуждены подавить в себе рыцарские качества и объединиться в стаю злобных мстителей.
Григорьева по этому поводу не прибегает к декларациям. Ей важно ненавязчиво ликвидировать кризис чувств у читателя иным путём. В стихотворении «Собака, рыжая как осень» она с болью описывает сиротливо бегущего пса, безуспешно ищущего пропавшего хозяина. Но обратите внимание, как ре¬алистическая зарисовка оборачивается философским выводом:
О ты, ненужная свобода,
О, одиночества причуда –
Легко бежать среди народа,
Но в никуда и ниоткуда…
И стихотворение волшебно преображается в раздумье над человеческой судьбой: всегда ли мы отдаём себе отчёт, к чему ж стремимся, когда в оче-редной раз начинаем талдычить о «свободе личности»?
И такое же сочетание реалистической зарисовки с социально-философским выводом мы находим в другом стихотво¬рении – о бродячей собачке, которая подкармливается на таможне и без всяких виз и проверок то сходит в казахский лесок, то прибежит в российскую степь:
Живёт своей собачьей совестью.
Щенята милые у ней…
Верна себе, а не условностям,
И всех правителей умней.
Есть здесь что-то от озорной беззаботности, но какой акцент сделан на мысли, что именно у живой природы человеку следует учиться естественному поведению в быту!
И наивысшей кульминации совмещения реального факта с глобальной проблемой Ольга Григорьева достигает в стихотворении «Остров». Собака, перебравшаяся по льду на остров, беспомощно бегает по нему, когда льдину унесло. И бедное животное нуждается в помощи так же, как люди, от которых
уплыли духовные ценности золотого и серебряного веков:
Я тоже осталась на острове,
Растаял спасительный лёд.
Толкается льдинами острыми,
Чужое столетье плывёт.
Но я не кричу и не бегаю,
Я с книгой сижу у огня:
Века — золотой и серебряный –
На острове греют меня.
Прохожий? Потомок? Ну кто ещё –
Пошлёт понимания весть,
Оценит со мною сокровища,
Которые спрятаны здесь.
Прислушаемся к этому крику о помощи! Но не будем гадать по Лунному календарю. Ведь в конечном итоге наше духовное спасение не в случайном совпадении даже самых благополучных обстоятельств, а прежде всего — в нас самих.
Наум Шафер.