Неизвестный Васильев
25 строк в учебнике
Сейчас, в начале 21-го века, имя поэта Павла Васильева стало неким паролем, знаком, метой, по которым можно судить о знании человеком русской поэзии, русской культуры прошедшего века. Как близкому другу я рада тому, кто знает и любит его стихи. Радуешься, когда находишь его имя в списках чьих-то любимых книг или когда васильевские строчки перекликаются со стихами других поэтов, наших современников…
Вот читаю книжку о В. Ерофееве, авторе нашумевшей поэмы «Москва-Петушки» («Последние дни Венедикта Ерофеева»). Автор — Наталья Шмелькова вспоминает, как в больнице он написал «небольшой список книг, необходимых ему для чтения: «Если попадется, обязательно купи. Русская поэзия: Плещеев… Андрей Белый… Павел Васильев…»
Или — слушает младший сын кассету новой музыкальной группы «Место встречи». Песни интересные, часто перефразируют ребята уже известные стихотворения и песенные тексты (литературоведы даже термин придумали для такого приема — «центон», что по латыни в сущности значит одеяло, подразумевается, видимо, лоскутное). Вдруг слышу: «в наши окна смотрит лето… Долгий стон, короткий сон… Цветы на одеяле…». Да это автор цитирует васильевские «Стихи в честь Натальи»! Правда, строчки немного изменились, но и то хорошо — пусть поют!
А когда звучит прекрасная песня Булата Окуджавы «Сентиментальный марш»:
…Но если вдруг, когда-нибудь,
мне уберечься не удастся,
Какое б новое сраженье
не покачнуло б шар земной,
Я все равно паду на той,
на той единственной Гражданской,
И комиссары в пыльных шлемах
Склонятся молча надо мной, —
я неизменно вспоминаю «Раненую песню» Павла Васильева: «Поддержат солдаты с звездой на шлемах раненую песню мою…»
И читая бесподобную сказку в стихах Леонида Филатова «Про Федота-стрельца», написанную по мотивам русского фольклора, нельзя не вспомнить яркий, образный, сочный разговорный язык васильевских поэм. Это та же стихия народной шутки, выдумки, фантазии! «Женихи», «Принц Фома», «Христолюбовские ситцы»… Помните, в «Соляном бунте» пьяные сказочники «с вымыслом дразнясь, Дерова тешили как могли»:
…В городе Атбасаре
Продают гусей на базаре,
А те, что не проданы,
В траве за огородами
В крепки крылья хлопают,
Бойкой ножкой топают,
Собралися и кричат:
«Замели наших ребят!..»
…От бешеной славы в московских литературных кругах в 30-е годы прошлого века, через вынужденное забвение в лихолетье сталинского террора и постепенное возвращение к читателям в годы оттепели, поэзия Павла Васильева прочно вошла в контекст русской культуры 20-го века, а из него перешла и в третье тысячелетие. Но тем не менее, как ни горько это признать, она остается малоизвестной широкому читателю. Павлодар в этом смысле — счастливое исключение. Вряд ли найдется хоть один горожанин, который бы (пусть не читал) не слышал имени Павла Васильева и не знал, что это «выдающийся русский поэт». Конечно, огромная роль в этом тех энтузиастов, которые работали и работают сейчас в Доме-музее П. Васильева. Такими же счастливыми исключениями можно назвать казахстанский Усть-Каменогорск, российские Омск и Рязань, то есть регионы, связанные с жизнью и творчеством поэта. Может быть, прибавился к ним в последние годы Калининград с окрестностями, куда переехала бывший директор Дома-музея Л.Г. Бунеева и продолжает заниматься там пропагандой творчества поэта.
Прошедшим летом довелось мне трижды водить гостей по Павлодару, показывать им наши достопримечательности. Это были молодые журналисты из Алматы, педагоги из Кирова и инженеры из Барнаула. И все три раза на мое предложение посетить Дом-музей Павла Васильева они, независимо друг от друга, отвечали вопросом «А кто это?»…
А чего вы хотите? Откуда нынешняя молодежь, даже читающая, узнает об этом выдающемся поэте? Возьмем учебник по русской литературе 20-го века для 11 клaccoв общеобразовательных школ под редакцией такого уважаемого автора, как В.П. Журавлев (М., «Просвещение», 2002). Понятно, что учебник не резиновый, а 20 век настолько богат талантами, что очень трудно полноценно представить всех даже в двух томах, но все же… Павлу Васильеву отведено в нем… 25 строк. Приведу их полностью:
«П. Васильев, беззастенчиво обвиненный в 30-е гг. в «поэтизации кулачьего быта», создал фольклорно-историческую поэму «Соляной бунт» (1934), где показал протест казака Григория Босого, не пожелавшего быть карателем. Это же поклонение революции — правда, несколько заданное, самопринудительное — было и в его первой поэме «Песня о гибели казачьего войска» (1928-1932). В действительности он был влюблен в родной край — Семиречье, в обрядовые, колыбельные, походные песни казачества.
В одном из лучших стихотворений П. Васильева «Стихи в честь Натальи» героиня уже не просто выходит, как Катюша, на берег крутой, а шествует, священнодействует, одухотворяет пространство. Наталья наделена почти рубенсовской красотой, неистощимым природным оптимизмом, величием воскресшей после Смуты России. «Откуда» она идет, эта с важной походкой казачка (а может быть, и рязанская Мадонна, и кустодиевская Венера?) Павла Васильева? Откуда улыбка этой «прелести» и «павы» («губ углы приподняты немного: вот где помещается душа»)? Эта Наталья пришла «издалека»: из страны Алексея Кольцова, народных песен, Некрасова («Есть женщины в русских селеньях…»), минуя целые десятилетия разрухи («трухи») душ, вырождения, унижения красоты, надрыва традиции». Конец цитаты.
Возникнет ли у старшеклассников после прочтения этого текста желание найти сборник стихотворений Павла Васильева и познакомиться с его стихами? Сильно сомневаюсь. Хорошо, если найдется педагог-энтузиаст и прочтет ребятам несколько его стихотворений…
И еще одно попутное замечание. «Родной край — Семиречье» кочует из одной статьи о поэте в другую. Их авторы не удосужатся заглянуть в любую энциклопедию и прочесть, что Семиречье — это Юго-Восточная часть Казахстана. А потом, конечно, желательно посмотреть, где же родился и вырос Павел Васильев на самом деле…
Да и у тех, кто вышел из школьного возраста, тоже невелики шансы полностью познакомиться с творчеством поэта. Прекрасное издание, первое наиболее полное собрание сочинений П. Васильева под редакцией С. Куняева вышло в прошлом году в Москве тиражом 5000 экземпляров. Да он весь, наверное, разошелся бы в одном Павлодаре, поступи сюда эта книга.
Открывая заново…
Встречу с творчеством Павла Васильева можно сравнить лишь с одним — встречей с морем. Вот ты увидел его впервые, и с разбега — в воду! Чистота, глубина, необъятность — восторг! Потом возвращаешься к нему более спокойно, но замечаешь то, чего не увидел в первый раз: какой необычный камешек на берегу, какая чудной красоты ракушка, а вот медузы — откуда они взялись? …Открывая в который раз книгу стихов и прозы поэта, убеждаешься, как он неисчерпаем. Как и впервые, это неизвестный Васильев, удивляющий все новыми гранями.
Взять его очерки. Они были опубликованы в 1929-30 годах в газетах и журналах. Казалось бы, это обычная журналистская работа. Но это — проза поэта. Какие необычные сравнения щедро рассыпаны 19-летним Павлом по газетным страницам!
Вот он описывает вечер: «Над Амурским заливом покачивается тяжелый и пухлый, как огромная красная медуза — закат» («В далекой бухте»).
«Закат висел тяжелой широкой полосой, как висят обвиснувшие в безветрии кумачовые плакаты. Это был невероятных размеров ярко-красный мокрый вздрагивающий плавник рыбы» («Люди в тайге»).
«Солнце висело над самым горизонтом, горячее и багровое, как обливающийся кровью звериный глаз» — это сравнение, вырванное из текста, кажется жутковатым, но в очерке «В золотой разведке» оно вполне к месту. Так автор увидел закат, наслушавшись охотничьих историй Большого Охотника… Наверняка многие впечатления от путешествий по Дальнему Востоку всплыли позже в стихах Васильева. Вот в «Соляном бунте» (написан в 1932-33 годах):
Там, на небе
Аллах богат —
Из лисиц
Сшивает закат…
А порой образ, найденный для прозы, засверкает потом новыми красками в стихотворной строке. В очерке «В золотой разведке» (1929-30 гг.) есть такое предложение: «Небо покачивалось и гудело, как огромный непередаваемый колокол». В стихотворении «Крестьяне», написанном в 1936 году:
И колокол пространства голубой
Раскачивался
На мизинце бога…
В «Рассказах о Тубо» автор перевоплощается в якутского мальчика-охотника и с удивительной точностью передает его ощущения, впечатления, восприятие окружающего мира. «…За стеной чума крепчал ветер… Он звенел, как раздробленный тонкий лед, гудел, как весенняя взбунтовавшаяся река, вздымался голодной песней волчьих стай…». А с каким знанием дела описывает Васильев охотничьи трофеи!
«Он перебирал пышные, щетинистые барсучьи шкуры, долго задерживал в руках отливающих старым серебром соболей, нежно гладил легкий, лунный мех драгоценной голубой лисицы…»
Японский базар в очерке поэта похож «на огромного паука, притаившегося в гибкой сети легких, звенящих улиц» («День в Хакодате»), а обыкновенную гармошку, по-моему, никто, кроме Васильева, не сравнил бы с индюком: «Гармоний было много, они трепыхались в огромных руках парней подобно пестрым, раздувшимся индюкам» («Люди в тайге»).
В этом же очерке есть такие строки: «Шуршала пышная рыжая пена деревьев, и воздух кололся, как лед, от чистоты, густоты, свежести…». Такова и проза поэта — свежая, чистая, густая…
Васильев современен для любого времени. Помните, в годы перестройки, в период дефицита «налички» во многих областях, а то и на предприятиях, ходили свои «купюры». Как было не вспомнить строки из васильевской поэмы «Принц Фома»:
.. .Ходили деньги в эту пору
С могучей подписью: Хома.
А как подходили к первому этапу внедрения рыночных отношений горькие строчки поэта:
Только часто здесь за лживым словом
Сторожит припрятанный удар,
Только много их, что жизнь готовы
Переделать на сплошной базар…
(«Письмо»)
А разве не актуальны сейчас для тех, кто по тем или иным причинам оставил родной город, эти стихи:
Но если, как в окна весенний дождь,
Кровь шибко в висок ударит,
Кромешная кровь и шальная… Что ж,
Тогда хоть цепями память стреножь,
А вспомнишь о Павлодаре.
(«Провинция-периферия»).
Поэтическая реальность
Письма Павла Васильева — такая же составная его творчества, как стихи и проза. К сожалению, сохранилось их всего 22. Конечно, в них говорится и о каких-то реальных, конкретных делах и событиях. Но, пожалуй, не меньше здесь и вымысла, и фантазии, и мечты. Стоит ли упрекать поэта за это? Стоит ли «ловить» на неточностях?
«Поэт — не человек, он только дух…» — написала как-то Анна Ахматова. Так и надо рассматривать его поступки с этой точки зрения… У него своя, поэтическая реальность. Разве важно для нас, были ли в действительности «цветы на одеяле» и «свадебная ночь» с Натальей Кончаловской? Главное не то — «были» или «не были», главное то, что они — есть! Навсегда остались в его стихах!
Ещё В.К. Тредиаковский в статье «Мнение о начале поэзии и стихов вообще» писал: «От сего, что Пиит есть творитель, вымыслитель и подражатель, не заключается, чтоб он был Лживец. Ложь есть слово против разума и совести… Но Пиитическое вымышление бывает по разуму, то есть, как вещь могла быть, или долженствовала».
Вот Васильев пишет Ираиде Пшеницыной в январе 1929 года, что печатается «в журналах «Новый мир», «Красная новь», «Сибирские огни»… Да, первые публикации в «Новом мире» и «Красной нови» появятся только в 1930 году. И что? Ведь появятся же, и Павел был уверен в этом!
«Я побывал в Ташкенте, Самарканде, Москве, Батуми, Константинополе, Владивостоке…»
Исследователи комментируют: «к этому времени Васильев побывал лишь в Москве и Владивостоке. В Ташкенте и Самарканде ему предстоит побывать в 1936 году. Батуми и Константинополя в его житейской биографии не было и не будет». Именно — в житейской! А в творческой- были. И все дело в том, что это не просто письмо 19-летнего Паши Васильева подруге детства из Павлодара, это литературное произведение, это жанр, если хотите — образец письма молодого преуспевающего поэта на свою малую родину. Письмо, несомненно, рассчитано на прочтение не только адресатом и не только современниками, но и потомками. Павел Васильев знал себе цену…
Так и любовные письма, прекрасные любовные письма Галине Анучиной. Какое глубокое и нежное чувство, какие проникновенные слова… В конце марта 1933 года Павел пишет жене (которая в апреле родит ему дочь): «Я тебя страшно люблю, Галя… Никогда и ни за что по отношению тебя не сделаю гадкого поступка. Ни о каких Гронских речи быть не может!». К этому времени Васильев уже жил в гражданском браке с Е.А. Вяловой на квартире у И.М. Гронского… Поэт всегда побеждал в нем просто человека. Пускаться в пошлые объяснения о переезде, каяться в измене? Ни за что. Это ведь любовное письмо, надо сохранять чистоту жанра! Да, можно обвинять или упрекать его в этом, но он был таким.
Еще один пример — письмо А.Е. Крученых, полушуточное «открытое письмо», прекрасная пародия на «открытые письма», так распространенные в 30-х годах: «Только что прошедший Всесоюзный съезд писателей замечателен тем, что подчеркнул рост советской литературы как вширь, так и вглубь…»
«Развивайте активность, Крученых, восходите на светлую трибуну социалистической литературы, укрупняйте размах своего творчества…»
Это письмо, оставшееся достоянием автора и адресата, было впервые опубликовано лишь в 1997 году в журнале «Наш современник». Оно хорошо показывает отношение Васильева к тогдашнему официозу, методу соцреализма и шире — к власти. Вряд ли кто поверит, что подобные стихотворные строчки, как и это письмо, он писал серьезно:
…Горды успехом сталевары,
О счастье девушки поют.
От Мурманска
До Павлодара —
Повсюду Молодость и Труд.
В истории литературы останутся, конечно, другие стихи. Останется загадка — как мог он в 17 лет написать строчки, ставшие классикой? К примеру, эти из стихотворения «Там, где течет Иртыш»:
Ой, звонок на ветру Иртыш!
На поворотах волны гибки.
В протоках медленных камыш
Зеленые качает зыбки…
А завораживающие, волшебные, прозрачные строчки «Бухты», написанной Павлом в 16 лет!
Бухта тихая до дна напоена
Лунными иглистыми лучами,
И от этого, мне кажется, — она
Вздрагивает синими плечами…
Вот где чудо, загадка, тайна — непознанный, неизвестный Васильев…
2003.