Русская Атлантида
Это огромная культурная Атлантида, ушедшая в океан времени, большинством наших соотечественников так и не увиденная, не открытая, не оценённая… Литература русского зарубежья остаётся предметом изучения филологов-специалистов и любителей-энтузиастов, но никак не широкого читателя. Кто читает сейчас произведения Мережковского, Гиппиус, Адамовича, Ходасевича, не говоря о менее известных именах… Впрочем, есть ли он сейчас вообще, так называемый «широкий» (и серьёзный) читатель? Тем похвальней усилия тех, кто возвращает нам эти имена — вычеркнутые советской властью бесценные строки истории русской литературы.
Д.С. Мережковский рассматривал Атлантиду как древний аналог умирающей западноевропейской культуры, которая неминуемо должна пасть от ударов большевистских варваров («Тайна Запада. Атлантида — Европа», 1927). Увы, от этих ударов погрузилось на долгие годы в забвение творчество их самих, тех, кто оказался в 20-е годы двадцатого века за пределами России… И стало возвращаться на Родину чуть ли не через сто лет.
К таким «возвращённым именам» относится и творчество поэтессы Ирины Кнорринг, особого голоса русской эмиграции — нежного, пронзительного, исповедального. Но если стихотворения И. Кнорринг всё же были известны любителям поэзии, то публикация её дневников стала поистине открытием.
Машинописные копии дневников поэтессы, которые она вела с 1917 по 1940 год, сделал её отец Николай Николаевич Кнорринг (после возвращения из Франции он жил в Алма-Ате). Подготовила текст известная казахстанская поэтесса Надежда Чернова (жена сына И. Кнорринг Игоря Софиева). Вступительную статью и комментарии написала московский литературовед, историк литературы Ирина Невзорова, благодаря усилиям которой, собственно, и вышла эта книга ( Ирина Кнорринг «Повесть из собственной жизни. Дневник»: в 2-х томах, том 1. — Москва, «Аграф», 2009).
Те, кто прочитал первый том дневников Ирины Кнорринг, а читается он, действительно, как увлекательная и трагическая повесть, с нетерпением ждут выхода второго тома, ведь именно в него вошли «Аннотированный указатель имён», «Библиография», «Сокращения». По тому, насколько полно составлены И. Невзоровой комментарии первого тома, можно предположить, что этот справочный аппарат также будет представлять из себя особое интересное чтение… Но вернёмся к первому тому.
Ирину Кнорринг исследователи относят к младшему поколению писателей в эмиграции. Литературный критик В. Варшавский называл их «незамеченным поколением». К нему относились молодые писатели, в силу возраста или других обстоятельств не успевшие создать себе литературную репутацию в России, это Г. Газданов, И.Одоевцева, Н. Берберова, Н. Оцуп, Ю. Терапиано и многие другие. Если в творчестве «старшего поколения» писателей-эмигрантов были сильны ностальгические мотивы, то «младшие» чаще изображали действительность эмиграции, и этим оставили бесценные свидетельства очевидцев.
Первый исследователь эмигрантской литературы Г. Струве писал: «Едва ли не самым ценным вкладом писателей в общую сокровищницу русской литературы должны будут признаны разные формы нехудожественной литературы — критика, эссеистика, философская проза, высокая публицистика и мемуарная проза».
Вот к такой «нехудожественной литературе», «высокой публицистике» можно отнести и дневник Ирины Кнорринг. Но «её дневник не просто свидетельство тех далёких событий, это — живая душа Ирины Кнорринг, вобравшая в себя запахи и вкус эпохи. После его прочтения хочется открыть её стихи, полные тайной грусти и величия», — пишет автор вступительной статьи И. Невзорова. Да, это прежде всего дневник поэта. «Почему в статье о дневниковой прозе мы вновь возвращаемся к разговору о стихах? Это неизбежно. Дневник станет для читателя ключом к поэзии И. Кнорринг. …Дневник не даёт забыть, что перед тобой поэт «парижской ноты», представленный прозой». Но, несомненно, дневниковые записи дают еще и объективный исторический срез. К примеру, автор был живым свидетелем «политических стычек» в среде русской эмиграции.
Записи И. Кнорринг дают возможность читателям как бы «изнутри» увидеть тот трагический процесс, который М. Булгаков назвал кратким словом «Бег». Поэтесса пишет в «Дневнике»: «Веру я оставила в Ростове, надежду — в Туапсе, а любовь — в Керчи…»
Всего на 132 транспортах из Крыма эвакуировалось около 136 тысяч человек (!). «Это и был тот Священный Ковчег, которому было суждено спасти остатки Великой России», — цитируются в предисловии слова участника событий, автора книги воспоминаний «Узники Бизерты» Владимира Берга.
Читатель «Дневника» узнаёт много подробностей о «беге», а тщательный, подробнейший комментарий И. Невзоровой позволяет дополнить эти «картинки» глубокими знаниями предмета. К примеру, немало строк в «Дневнике» о Морском корпусе, первый набор в который был произведён в Севастополе в 1916 году. И автор вступительной статьи подробно рассказывает о Морском корпусе. Характерны в предисловии такие отступления: «Несколько слов об историческом и международном контексте дальнейших событий, вплетённых в повествование И. Кнорринг тонкой нитью, но являющихся важными для понимания судьбы и характера автора…». Комментарии вообще читаются как дополнительная увлекательная книга. Например, всего одна строка «Дневника»: «Кронштадт» стоит под жёлтым флагом…» комментируется чуть ли не двумя десятками строк, из которых мы узнаём много интересных подробностей как об этом корабле, так и в целом об обстановке в эскадре… Такие же «мини-очерки» — о керченском музее древностей, о патриархе Тихоне, о Врубеле и Дунаевском (дружба Кноррингов с семьёй Дунаевских началась в Харькове) и многих других явлениях, событиях, выдающихся личностях…
По мере того, как происходит взросление поэтессы, меняется и характер дневника. Отмечает исследователь «плачи» Кнорринг (неважно, в прямом или переносном смыслах): «плач Души, имеющий универсальный характер, выражающий всякую женскую эмоцию (протест, бессилие, страдание, радость, всепрощение), избавляющий поэтессу от Вскриков, помогающий хранить Молчание перед грозной Судьбой». Отмечает «женственность И. Кнорринг — в мелодичности, сдержанности, целомудренности, простоте и «кротости» — как её стихов, так и прозы». Надо сказать, что читатель, незнакомый доселе с поэзией Ирины Кнорринг, читая «Повесть из собственной жизни», может хоть частично восполнить этот пробел: в комментариях к первому тому публикуются более тридцати стихотворений поэтессы. И, опять же, не удержусь от цитаты ( оцените формулировку исследователя): Ирине Кнорринг «было свойственно то, что отличает поэта от не-поэта: сила сердечного трепета и желание воплотить его в слове; тем самым задержать время и воскресить его через века…»
Особую ценность книге придают уникальные фотографии, большинство из которых публикуются впервые (из архива Софиевых-Кноррингов). Благородные тонкие лица — русская колония Сфаята; семья Кноррингов на берегу Средиземного моря; кадеты Морского корпуса на строевых занятиях; иконы; предметы быта… Осколки русской Атлантиды, ушедшей на дно океана времени. Но, слава Богу, находятся исследователи, которые рассказывают нам о ней, позволяют прикоснуться к истинной культуре и национальной исторической памяти. Ведь как справедливо писал ещё в пятом веке армянский историк и публицист Егише, «память о прошлом — это дозорная вышка, с которой хорошо видно будущее…»