Ольга Григорьева — поэт и литературовед

«Читайте, деревья, стихи Гезиода», —
Писал Заболоцкий, великий романтик.
Он верил, что люди мудрее природы –
Наденет берёзка и фартук, и бантик
И будет учить Оссиановы гимны,
А реки – внимать диалогам Шекспира…
Наполнятся смыслом и бури, и ливни –
«Мы, люди, хозяева этого мира!».
Но так измельчала людская порода,
Что впору обратные брать нам уроки.
Кто нынче расскажет стихи Гезиода?
Кто знает Гомера бессмертные строки?
Идите учиться к природе, о люди –
Сравненьям, стихам и созвучиям гулким.
Она-то не скоро ещё позабудет,
Что ей Заболоцкий внушал на прогулке!
16.01.2014

Разноцветные реют флажки,
Снова празднует что-то столица…
Электричка Москва-Петушки
Подмосковьем предутренним мчится.
Пусть дорога знакома вполне,
Убежать на природу так славно!
И мелькают платформы в окне:
«Серп и молот», Кусково, Купавна…
Если где-то сидят больше двух,
То, конечно, сидят с интересом.
И летит Ерофеева дух
Над осенним божественным лесом.
Нет покоя ему никогда,
Всё-то он, горемычный, летает…
Днём и ночью шумят поезда,
Тишину, словно ткань, разрывают.
То не шпалы – бессмертья стежки.
Упокойся, душа, без сомнений.
Электричка Москва-Петушки –
Вечный памятник водке и Вене.

А у поэта глаза – как у собаки хаски,
Обведены зрачки чёрным кружком.
Что ему не хватает? Сказки? Ласки?
Горькую пьёт поэт со своим дружком.
Другу-то весело, а вот поэту тяжко —
«Если поэт, значит, ты должен пить!»…
Может, хотел он по тундре бежать в упряжке,
Или в глухую ночь на луну выть.
Бог человеком создал. Глаза собачьи
В нём выдают, что какой-то был сдвиг, сбой.
Хочется жить иначе. А как иначе?
Все говорят: «Поэт? Пей. Пой».
Душу свою устал предавать огласке.
Смотрит поэт телевизор в глухой тоске:
По белоснежному полю бегут хаски…
Третью неделю слякоть.
Дожди в Москве.

Он знал, он знал про путь неблизкий
И жуть, и мрак, и ад колымский,
Про злой нетающий снежок…
Проём окна. Рывок. Прыжок.
…И вот передо мной больница,
Где Мандельштам решил разбиться,
Сбежать, в небытие нырнуть
И «волкодава» обмануть.
Сгущались страхи – в колбе, в кубе…
И он лежит на свежей клумбе –
Комочек, трус, герой, поэт.
Свободы нет. Спасенья нет.
А те, в тюрьме, страшны, как черти.
Но успокаивала Чердынь,
И не пугал его потом
Мужик суровый с топором…
Судьба смягчилась, да не сильно.
На месте, где упал – осина.
И ветер шепчет стих листам,
Бормочет, словно Мандельштам.

Чердынь,
Пермский край.

К фотографии художника Виктора Поликарпова

…И когда хрипловато, неспешно, врастяжку
Он читает стихи,
Воскресает кудрявый, талантливый Пашка
У великой реки.
Воскресают июльское свежее утро
И иртышский простор,
И казацкая сказка, и казахская юрта –
Белоснежный шатёр.
И когда так любовно, подробно, узорно
Он рисует стихи –
Видишь выпукло, ярко, как в трубке подзорной,
Краски каждой строки!
Век двадцатый корёжил и путал в тумане,
Врал, что выхода нет.
Выручали друзья и каморка в подвале,
И Поэзии свет.
Новый век не добавил ни денег, ни славы,
Но всё нипочём,
Ведь остался Васильев, как ангел кудрявый –
За правым плечом.

16 июля 2012

              Памяти Ю. Бек-Софиева
По Парижу одиноко
Колесит велосипед…
Это утром – мойщик окон,
Вечерами он – поэт!
И звучат на Монпарнасе
Русской речи родники,
И никто над ним не властен,
Кроме рифмы и строки.
Чтобы мир увидеть в цвете,
Чтобы зрение обресть,
Позовите-ка поэта,
Он покажет всё, как есть!
Наносное, наносное –
Деньги, слава, сила, власть.
Он смывает чистым словом
Накопившуюся грязь.
…Время жёстко и жестоко,
И доказывает жизнь,
Что поэт – лишь мойщик стёкол.
Иногда летящий вниз…

Одинаково сияют мне
Пушкина строка, Абая свет…
И, когда бываю в Астане,
Прихожу я к ним – искать ответ.
Может быть, Абай подскажет нам,
Почему в наш просвещённый век
Страстью не к познанью, а к деньгам
Остаётся болен человек?
Или сможет Пушкин объяснить,
Коль ответ в его поступках есть,
Как живую душу сохранить
И превыше жизни ставить Честь?
Помолчи, послушай голос их,
И останься честным до конца.
Пушкина строка, Абая стих
Связывают страны и сердца.
Не с толпой – с душой наедине,
Разгоняя равнодушья ночь,
Встретились поэты в Астане…
Может, для того,
Чтоб нам помочь?

Нет, не будет ни Блока, ни Пушкина,
Не родятся ни Бродский, ни Фет…
Но читаю по-прежнему Кушнера
И ищу в его строках ответ.
Хоть стирает безжалостным ластиком
Новый век –
Благозвучность в стихах,
Но жива ещё русская классика,
Не замёрзла в бескрайних снегах.
Не мельчит, на колени не падает,
А врачует (и выручит!) нас.
И всегда по особому радует
Тот, кто пишет сегодня, сейчас.
Мы – родня, хоть друг друга не видели,
И стихи – наш единственный дом,
В Павлодаре, Москве или Питере,
Иль в душе у кого-то живём…

Я устала от крикливого, броского,
Но Поэзией приют мой храним.
Не читаю ничего, кроме Бродского.
Он всегда теперь со мной, а я – с ним.
Отсекаю всё ненужное, лишнее.
Вот он, сборничек, потрёпан, не нов…
И песчинкою в растворе насыщенном
Покрываюсь вся кристаллами слов.
— Ты в каких живёшь мирах? Где ты, деточка?…
Я качаюсь на солёной волне.
Бродский – это океан. А я – веточка.
Остальное несущественно мне.

…Не здесь, у монастырских стен, не здесь –
В соседстве Черномырдина с супругой,
Не здесь — но в грустной седине небес,
В стихии ветра, вольной и упругой.
Не здесь, в земле холодной ноября,
Под холмиком, усыпанном цветами…
Не здесь, не здесь! – кричу в душе, скорбя, —
Но с нами! С нами – дивными стихами,
Дыханьем лёгким, вечною виной,
Прощеньем всем — виновным и невинным.
Не здесь, не здесь – в реальности иной,
Непостижимым горлом соловьиным…

29 ноября 2011 г.,
Новодевичье, Москва.