…Стоял в цветеньи славный город Львов,
Сирень салютовала пышным залпом.
Весна, жара, экзамены, любовь —
Всё на него обрушилось внезапно.
Он счастье — по глоточку — пил до дна,
От поцелуя первого хмелея…
А через месяц началась война.
А через два он был убит под Ельней.
Плещет у ног Иртыша волна.
Наших отцов забрала война.
Пусть похоронок у жён их нет —
Умерли дома… Но много лет
Жгла и корёжила их война.
Даже в прошедшем страшна она.
В детстве однажды, лет десяти
Я у отца решила спросить:
— Как тебе, пап, пришлось воевать?
— Лучше об этом тебе не знать…
Не рассказал ничего он мне.
Был рядовым он на той войне.
Часто болел, но табак курил.
Жукова книги читать любил.
А в феврале догнала война,
И на подушечке — ордена…
Плещет у ног Иртыша волна.
А на щеках вода солона.
Пять Григорьевых ушли воевать —
Мой отец, четыре брата его.
Четверых весною встретила мать.
Об одном не знаем мы ничего.
Николай, Андрей, Алёша, Илья
И Евгений — самый младший сынок.
Никогда его не видела я,
Не вернулся он с военных дорог.
Как погиб?
В плену? От раны? В бою?
Только тоненький конвертик пришёл:
«Всем приветы. Обнимаю, люблю.
Я здоров. Всё у меня хорошо…».
И — безвестие, забвенье, провал.
Женя, Женечка, найдись, отзовись!
Только гибельное слово: «Пропал»
И непрожитая долгая жизнь.
Что же делать? Горевать, вспоминать,
В День Победы выпивать за него…
Пять Григорьевых ушли воевать.
А в живых теперь уж нет никого.
Запомните меня такой:
Красивой, с поднятой рукой…
Любила я веселье, шутку,
Друзей, застолье, шум и смех,
Запомните — любила всех.
(Забудьте про диагноз жуткий).
Запомните меня такой…
Да, не любила я покой,
Тоску, неискренность, двуличность.
Любила мужа, дочь, родню,
Есть ежевику на корню…
(Не вспоминайте неподвижность).
Запомните меня такой…
Вернусь я музыкой, строкой,
Полётом птиц, улыбкой внука.
Душою буду с вами я,
Пока вы помните меня.
Пока вы любите друг друга.
12.08.2010
Фантомные боли не лечатся.
Жестоки врачи, но правы…
Бессмертно — вообще — человечество,
А близкие смертны, увы.
Когда это горе случается,
Зачем объяснения мне.
Фантомная боль начинается,
Ведь часть моей жизни — в земле.
Кусочек, от сердца отколотый,
Покрытый цветами, лежит.
А ночью в прокуренной комнате
Болит, и болит, и болит…
И вспомнишь, что было, что не было…
Кто жив — тот всегда виноват.
И вороны — в памяти, в небе ли
От боли вселенской кричат.
Еду в седьмом купе.
Спутники спят давно.
Ты не поверишь, но…
Думаю о тебе.
Звёзды, как свечи, тут.
Взглядом прилипну к ним.
Кажется, мы стоим,
Только леса бегут.
Только бегут столбы,
Шустрые, как года.
И от своей судьбы
Спрячешься ты куда?
Встретимся всё равно —
В жизни? Внутри? Вовне?
Ты посмотри в окно —
Та же звезда в окне.
Еду в седьмом купе.
Что же так долог путь!
Еду к тебе, к тебе,
И не могу уснуть.
Всё меньше этих — кто меня любил.
Всё больше тех, кто знать меня не знает.
И жизнь весенней льдинкой тает, тает,
Уже ни вдохновения, ни сил…
И всё-таки права весна, права,
Холодные дворцы ниспровергая!
Пускай не помнит новая трава,
Что до неё уже росла другая…
В том-то и цель, и мечта,
И задача невыполнимая:
Просто остаться —
В книгах, стихах
И в глазах любимого.
Вот и пришёл
Мудрый ответ:
Там хорошо,
Где нас — нет.
Там хорошо, где нет нас:
Рук загребущих,
Завистливых глаз…
Есть только души,
Тот свет.
Там хорошо.
Там нас — нет.
Мне сказал как-то повар знающий,
Отправляя жаркое в рот:
«Надо сразу солить подобающе,
А досаливать — вкус не тот!».
Так и в жизни. Она без глупостей
Будет пресной… Но всё ж, при том,
Надо делать их сразу, в юности,
Не досаливая потом.